Стиль мемфис в интерьере
Незабываемые 80-е и группа Memphis. Они собрались в декабре.
На волне популярности 1980-е. В итальянском дизайне — это прежде всего авангардная группа Memphis и творчество ее идеолога Этторе Соттсасса. Столетие Соттсасса широко отмечали в 2017 году.
Они собрались в декабре 1980 и, как группа, просуществовали до 1988-го. Помимо Соттсасса в Memphis входили архитекторы, дизайнеры и художники: Андреа Бранци, Микеле де Лукки, Маттео Тун и др. Отрицая «хороший вкус», буржуазность и консьюмеризм, ориентируясь на повседневность, авторы «Мемфиса» использовали недорогие материалы (ламинат из баров и кафе), увлекались комиксами, коллажами, асимметричными формами, открытым цветом. Большинство объектов «Мемфис» напоминает игрушки: веселая игра, свобода, анархия — тема их антидизайна — алогичного, антимодернистского, оригинального.
Для мемфицистов форма не должна была следовать функции. Они выставляли прототипы, что стало обычным для дизайнерских показов благодаря «Мемфис». Раньше каждый предлагаемый предмет мебели должен был быть готов к массовому производству, поэтому производители мало рисковали ради нового.
Первым преданным поклонником группы считается Карл Лагерфельд: свою тогдашнюю квартиру в Монте-Карло он обставил исключительно произведениями мемфицистов. После 2007 года, когда Соттсасс умер, «Мемфис» начал «ползти» обратно в мир дизайна. В 2014 году американский бренд American Apparel попросил Натали дю Паскье создать для него коллекцию. В том же году София Коппола призналась, что была одержима «Мемфисом» в молодости. В ноябре 2017 семья Дэвида Боуи продала его коллекцию произведений искусства на Sotheby’s, где выяснилось, что Боуи собрал более 400 произведений мемфицистов, после того, как познакомился с Соттсассом в 80-х.
Одной из главных и самых молодых участниц Memphis была француженка Мартин Бедан. В интервью она ответила на вопросы Алины Пинской: «Мы встретились в парижской квартире Мартин, — рассказывает Алина. — Идеалист, занимающийся только своим любимым делом, она производит впечатление человека независимого и живущего в согласии с самой собой. Ее отличают легкость и юношеское восприятие мира, но так же сила характера вместе с категоричностью суждений.
Искусствовед, куратор, основатель галереи «Палисандр». Специализация — послевоенный дизайн и абстрактная живопись второй половины ХХ века.
«Мартин Бедан носит в себе непрекращающийся невинный кураж, который в конечном итоге становится символом свободы, светящейся и прозрачной». Этторе Соттсасс.
Рульмана наших дней не существует? Думаю, что есть прекрасные мастера, очень сконцентрированные на работе, делающие исключительную мебель. Мартин Секели, например. Эпоха большой спекуляции в дизайне закончилась — Заха Хадид умерла. Когда продавали вещи «Мемфиса» из коллекции Дэвида Боуи — ясное дело, что покупали прежде всего царапины Боуи на предметах, а не сами предметы.
«Мемфис» — протест против элитарности? Нет, ведь если мы считаем себя интеллектуалами, мы автоматически становимся частью элиты. Это был протест против рынка, генерирующего потребление. Маленькая группа людей всех возрастов: Натали дю Паскье и мне было по 20, Соттсассу за 60, мы объединились с целью создания дизайна в некой манере «сопротивления» идеям маркетинга и моды. Объекты радикальных дизайнеров близки по духу искусству Марселя Дюшана. Нефункциональные безумства, вроде лампы в виде подушки для иголок. Но проблема в том, что «Мемфис» стал ультрамодным. Наш протест вдруг создал вещи-иконы. Они никогда не были сверх-коммерческими, но все пошло вразрез с нашей первоначальной идеей. Мы так же были очень близки концептуализму: к примеру, Алессандро Мендини рисовал стулья из соломы, которые надо было поджечь, прежде чем сесть.
Как же мы можем «радикализироваться» в наше время? Ничего не покупать (смеется).
«Думаю, эпоха большой спекуляции в дизайне закончилась — Заха Хадид умерла.»
Скажите, как случаются такие «группировки»? Как это соотносится с индивидуализмом, присущим всем творческим личностям? Тогда в Милане было четыре-пять крупных дизайнеров. Джо Понти был еще жив, я была знакома с ним, но он уже почти не работал. Был Акилле Кастильони, был Соттсасс (который тогда, в основном, работал для Olivetti). Были Маджистретти и Манджаротти, более молодой Андреа Бранци, Алессандро Мендини — интеллектуал, издававший журналы Casabella и потом Domus. И была молодежь, вроде меня. Я уехала изучать архитектуру во Флоренцию в 18 лет и примкнула к радикальному движению Superstudio еще до «Мемфиса». Тогда уже существовали «Архизум» в Италии, «Архиграм» в Англии — очень европейские явления, бунт против тоталитаризма индустрии, маркетинга, потребления. Почти все члены «Мемфиса» знали друг друга. Микеле де Лукки, как и я, например, тоже учился во Флоренции.
Нас пригласили выставиться в миланском Триеннале в 1977 году. Там я и познакомилась с Соттсассом. И тогда же нарисовала лампу Super, сделав макет из картона, поскольку на большее не было денег. Соттсасс спросил меня: «Tu qui sei?» («А ты кто такая?»), на что я ответила: «Я — никто, а ты кто?». Вот так я, в 20 лет, студенткой, как и другие молодые дизайнеры, отправилась в Милан работать с Сотсассом. Денег у него не было — нам не платили. Питались сосисками и развлекались. К тому же у многих были дополнительные занятия — я вот, к примеру, писала для французских изданий. Можно сказать, что это была группа «выживающей» молодежи вокруг Соттсасса. Мы были очень счастливы вместе с ним.
Как-то раз все поехали на Корсику в мой семейный дом. Вооруженные тетрадками мы много рисовали — объекты, мебель. Однажды разложили на полу рисунки, а Соттсасс сказал: «Надо что-то с этим делать!». Вернувшись с рисунками в Милан мы, под песню Боба Дилана Stuck Inside of Mobile With The Memphis Blues Again , выбрали название «Мемфис»… Наше сообщество было очень закрытым. Я тогда жила вместе с Микеле де Лукки, Натали (дю Паскье) — с Джорджем Соуденом. Это было что-то вроде киббуца.
В 1990 я покинула Милан, но мы всегда оставались на связи. И до сих пор это так. Микеле (Микеле де Луки 12 лет был мужем Мартин Бедан) и сейчас может меня спросить «Нет ли новостей от Натали? Три месяца ее не видел». С Барбарой (Барбара Радиче, жена Этторе Соттсасса, журналист и «летописец» объединения) мы тоже постоянно общаемся.
Почему в группе были только две женщины (если не считать Барбару Радиче)? Группа была очень закрытой. Паола Навоне вначале тоже была с нами. Мы жили в одном районе, работали в одном подвале, вместе мерзли в офисе Этторе. Это была семейная история и, конечно, это был чистый авангард. Как поезд: если он мчиться без остановок, никто не может в него впрыгнуть или сойти. Многие хотели присоединиться, присылали рисунки. И никто не говорил «нет», просто то, что присылали, было копированием «Мемфиса»… Мы решили прекратить, когда начали повторять сами себя — концепция размылась и это уже не было авангардом.
Какая была обстановка в группе? Были ли те, с кем вам было легче работать, и наоборот? Мы были вроде рок-группы: много развлекались, устраивали вечеринки. Каждый рисовал что-то в своем углу, потом мы показывали друг другу. Соттсасс был интеллектуальным центром, дирижером. Очень организованным, сильным духовно. Экстраординарным. В то же время закрытым — не особо любил знакомиться с новыми людьми.
А японцы тоже были «рокерами»? Трудно представить. Расскажите о них. Умеда прислал Соттсассу телеграмму со словами: «Я студент из Японии, хочу работать с вами. Приеду после лета». Соттсасс тогда не понял, зачем так долго тянуть, ведь на дворе был только февраль. Но Умеда пояснил, что приплывет на корабле, а зимой это небезопасно, поэтому сядет он корабль в июне, а будет у нас только в сентябре. Он был очень забавным. Стеснительным. Арата Исодзаки не жил с нами — он периодически высылал свои рисунки. А вот Широ Курамата стал близким другом, частью моей семьи, он приезжал в Милан. Был таким же как мы — любил выпивать, танцевать. С ним отношения были особо глубокие.
Как появилась лампа Super? Во время учебы во Флоренции я начала придумывать объекты. Поняла, что они должны быть «другими», как некие вирусы: помещаешь вещь в пространство, и она «заряжает» его собой. Мой отец был инженером-проектировщиком. Я обожала все связанное с технологией, механикой, лампочками и пр. Кроме того, я всегда путешествовала, жила в постоянных перемещениях… Вот мне и пришла в голову идея светильника, который можно взять с собой. Моя большая лампа с «маленьким» названием Lampe de Poche (карманный фонарик) появилась на бумаге во времена «Мемфиса», но была впервые издана тиражом шесть экземпляров только недавно. Название выбирала не я. Когда мы делали первую выставку «Мемфиса», было голосование. Не помню, чья это была идея, но мы решили давать своим творениям имена отелей, в которых останавливались. Я помню этот отель Super в Нью-Дели. Оттуда же Сarlton (знаменитая этажерка Соттсасса, — прим. ред.) и т.д. И да, если вы хотите найти аутентичный, первый вариант моей лампы, 1981 или 1982 года, то корпус был металлический, не пластиковый.
Какие у вас любимые предметы «Мемфис»? У меня есть две вещи — стол Кураматы из терраццо и еще один маленький столик Этторе. Есть и другие объекты Этторе, но не времени «Мемфис».
У коллекционеров есть интерес к оригинальным предметам «Мемфис». Как их отличить? На объектах «Мемфис» 1981 года есть лейблы, прикрученные двумя маленькими шурупами. Понятно, что они уже очень потрепаны. Если же таблички новые — это не раннее издание. И еще одна очень важная деталь для идентификации первых вещей — при ближайшем рассмотрении поверхности видны. заламинированные комары. Мы делали эти вещи летом недалеко от Турина и там были полчища комаров (смеется). Но помните, главное в предмете — это не лейбл, а мысль дизайнера.
